Вот после этого мне стыдно. Нет, не писать стихи, а их выкладывать mtrpl.ru/russian-poetry/
Меньше ноля
В полку жизненных кредо, о которых стыдно упоминать, прибыло. Вслед за фотографами и диджеями появилась ещё одна позиция, которая не вызывает у здравомыслящих людей ничего, кроме стыда. И эта позиция — поэт.
Боль опыты
19 июня
Игорь Антоновский
Произошедшее с русскоязычной поэзией за последние 5 лет нам всем ещё предстоит осознать — и ужаснуться. Сказать, что она умерла в привычном смысле, невозможно, ибо её смерть была воистину киберпанковой. Поэтов появилось так много, что вдруг стало кристально ясно – способность рифмовать слова дана, например, большему количеству людей, чем способность рисовать. Возможно, поэтов даже больше, чем тех, кто обладает музыкальным слухом.
Неожиданно выяснилось, что вменяемо, ясно и прозой в этой стране могут выражаться далеко не все, тогда как в столбик думает, видимо, добрая половина населения.
На этом фоне сама по себе жизненная позиция «Я — Поэт» стала спасительным кругом для миллионов людей, которые, по сути, не умеют ничего, кроме того как разговаривать. При этом разговаривают они в большинстве своем либо штампами, либо неким набором хаотичных словообразований.
И если ситуация с диджеями и фотографами в большей степени стала возможной благодаря колоссальному прогрессу техники, то на клонирование поэтов повлияли именно социальные изменения, давшие возможность высказываться любому, кто может сложить пару букв в слово, на весь мир.
О задачах и целях поэзии можно дискутировать в пыльных филологических аудиториях часами. Если поэзия в классическом понимании служит инструментом развития языка, то эту эстафету у неё давно уже переняла культура картинок в имиджбордах. Там происходит интереснейший процесс спайки двух семиотических систем — языковой и визуальной.
Сказать при этом, что поэзия в привычном понимании этого слова топчется на месте, будет несправедливо. Она не топчется на месте, она идет назад. Сетевой прорыв, связанный с успехом Веры Полозковой, поднял колоссальную волну — люди стали террабайтами выкладывать написанное. В такой ситуации среди груд мусора должен был блеснуть хоть один гений. Но этого не произошло. По сути, все упирается в аккуратность и прилежность, с которой те, кто называют себя поэтами, пытаются зарифмовать свои мысли. Есть совсем чудовищные каракули, в которых отсутствует рифма, слог, ритм. Есть более-менее приличные и старающиеся поэты, которые пытаются сделать что-то необычное, но, кажется, тоже упираются куда-то в бессмысленный изыск.
Пресловутая виральность играет с сетевыми поэтами злую шутку. В погоне за лайками они подстраиваются под популярные интонации, и в результате стихи становятся совершенно безликими. Интонации эти чаще всего полозковские, а в ряде случаев берут начало в стихах ещё одной законодательницы мод сетевой поэзии, вульгарной женщины в черном парике Юлии Соломоновой. Соломонова задала моду на доминирующую интонацию в этом направлении — обиженная сильная женщина, ненавидящая мужиков и в то же время желающая их всех. Стерва с маленькими слабостями и огромной гордостью.
Такие стихи часто строятся на парадоксе «Ты мудак, но я тебя люблю» и пользуются необыкновенной популярностью среди женщин, которые осыпают написавшую такое сотнями одобрительных «Это про меня!»
Огромную роль в распространении этих странных стишков играет паблик Вконтакте «Ночь». В нём состоит несколько миллионов человек, и там публикуют самые популярные «шедевры» сетевой поэзии. В этой дыре существуют и свои звезды: Милена Райт, Арчет, Ринат Валиулин. При разной степени таланта всех этих стихописцев объединяет одно — тотальное отсутствие вкуса.
Черно-белые фотокарточки, прикрепленные к стихотворениям, с томной девушкой или грустным мужиком, пафос, достойный худших женских романов, и банальность, банальность, банальность — эти стихи нельзя отнести даже к поэзии 20-го века, возможно, такое писали самые отсталые дворяне в женских альбомах пушкинской эпохи.
Осознавший ужас этого бала живых мертвецов, возможно, захочет отправиться в бар, чтобы хорошенько напиться, но и здесь он, не исключено, он нарвется на поэзию. Сегодня в крупных городах поэтические мероприятия происходят практически каждый день. Барные звезды не имеют в интернете столь широкой аудитории, как авторы паблика «Ночь» (а последние, наоборот, несмотря на десятки тысяч подписчиков, редко собирают на живых выступлениях больше 100 человек). В барах царит дух поэзии, сформированной в 2000-е годы лидером группы ПТВП Алексеем Никоновым. Никонов сам по себе является некоторым недоразумением. Почему этот неряшливый мужчина, читавший ещё более неряшливые стихи на откровенно подростковые темы, которыми всякий уважающий себя человек переболел лет в 15, пользовался такой популярностью? Однако Никонов, надо отдать ему должное, определил манеру чтения характерную для всех барных стихоплетов: надо побольше кричать, иногда срываться на визг, испытывая при этом некую эмоцию.
Выкрикиваются зачастую утратившие всякую актуальность формы протеста против системы, против мамы с папой, бросивших девушек, несправедливого мира. Впрочем, манера исполнения может и отличаться. Приезжающие в Петербург из глубинки, например, очаровываются интонациями Сергея Довлатова и часто выстраивают вокруг себя образ саркастичного неудачника.
Часто барные поэты заигрывают с социальной тематикой, но получается это у них даже хуже, чем у журналистов «Новой Газеты».
Заходит на выступления в бары и самая высшая каста поэтов, молодые левые, экспериментаторы из филологической среды, обласканные вниманием престарелых критиков и толстых журналов, а также неясных грантодателей. Эти люди, пожалуй, опаснее всего. Они понимают, что с поэзией надо что-то делать, и она должна как-то отличаться от написанного в 20 веке. Но почему-то (вот тут концов не найти) они считают это что-то выстраиванием незамыленных слов в кривой верлибр с добавлением технических терминов, автоматического перевода или ещё каких-то далеких от поэзии вещей.
Это было бы прекрасно, если бы такое стихотворение создавало хоть какое-то настроение, кроме желания избить автора. Часто в этих стихах можно услышать историю похода на очередной митинг с последующим заключением в СИЗО, причем так, как будто историю эту заставили пересказывать аутиста под пытками.
Эти новые левые поэты находятся на вершине доступного человечеству снобизма (что, согласитесь, несколько странно для леваков) и, естественно, считают себя двигателями поэзии.
Конечно, описанное выше — только верхушка айсберга тотальной графомании. Существуют мужчины и женщины в возрасте далеко за 40, открывшие в себе талант писать красиво, неудавшиеся рэпперы, бывшие лидеры никому неизвестных рок-групп, почтенные пенсионеры, собирающиеся за чашкой чая в ЛИТО поучить школьников умению рифмовать война — тишина.
Интернет подействовал на поэзию самым прямым способом: представьте себе, что в доме сломался мусоропровод. Графоманы были всегда, но раньше их незаметно выбрасывали на помойку. Когда мусоропровод сломался, в помойку превратился весь дом, и в этой ситуации некоторые жильцы (читатели) даже проявили аппетит к мусору.
Однако даже в столь мертвом состоянии поэзия продолжает влиять на язык — как гниющий труп портит воздух в комнате.
Закон, потерявший не просто практическое применение, но и свое значение (то есть не поддающийся никакой трактовке) может означать только одно — очередную смерть цивилизации. В этой ситуации миссию поэзии на себя берет коллективный интернет-разум, пытающийся сформулировать новый язык при помощи различных нетекстовых форм. Так язык мутирует и развивается.
Так что не все так плохо, гниение поэзии означает только одно — смерть русского языка (это же на русском они все пишут? Да? ) в его прежнем виде, чистого слова, слова как оно есть.
Даже школьник знает: чтобы мысль прозвучала, её лучше оформить в виде картинки с подписью. Голая фраза потеряет и в интонации, и в многозначности. Слово «пиздец» написанное на картинке с паникующим Бартом Симпсоном означает одно, а около расслабленного робота Бендера – другое. Но просто слово «пиздец» уже ничего не означает, оно полуфабрикат, сырое мясо, которое жаждет своего визуального воплощения. Поэтическая катастрофа — это прекрасная агония, и возможно, единственные, кому она может навредить, это сами поэты. Поэты, которые надеются, что посвятили себя Великому Делу, и ещё не подозревают, какое разочарование их ждет в итоге.
По возможности, оградите своих родных и близких от поэзии.
Меньше ноля
В полку жизненных кредо, о которых стыдно упоминать, прибыло. Вслед за фотографами и диджеями появилась ещё одна позиция, которая не вызывает у здравомыслящих людей ничего, кроме стыда. И эта позиция — поэт.
Боль опыты
19 июня
Игорь Антоновский
Произошедшее с русскоязычной поэзией за последние 5 лет нам всем ещё предстоит осознать — и ужаснуться. Сказать, что она умерла в привычном смысле, невозможно, ибо её смерть была воистину киберпанковой. Поэтов появилось так много, что вдруг стало кристально ясно – способность рифмовать слова дана, например, большему количеству людей, чем способность рисовать. Возможно, поэтов даже больше, чем тех, кто обладает музыкальным слухом.
Неожиданно выяснилось, что вменяемо, ясно и прозой в этой стране могут выражаться далеко не все, тогда как в столбик думает, видимо, добрая половина населения.
На этом фоне сама по себе жизненная позиция «Я — Поэт» стала спасительным кругом для миллионов людей, которые, по сути, не умеют ничего, кроме того как разговаривать. При этом разговаривают они в большинстве своем либо штампами, либо неким набором хаотичных словообразований.
И если ситуация с диджеями и фотографами в большей степени стала возможной благодаря колоссальному прогрессу техники, то на клонирование поэтов повлияли именно социальные изменения, давшие возможность высказываться любому, кто может сложить пару букв в слово, на весь мир.
О задачах и целях поэзии можно дискутировать в пыльных филологических аудиториях часами. Если поэзия в классическом понимании служит инструментом развития языка, то эту эстафету у неё давно уже переняла культура картинок в имиджбордах. Там происходит интереснейший процесс спайки двух семиотических систем — языковой и визуальной.
Сказать при этом, что поэзия в привычном понимании этого слова топчется на месте, будет несправедливо. Она не топчется на месте, она идет назад. Сетевой прорыв, связанный с успехом Веры Полозковой, поднял колоссальную волну — люди стали террабайтами выкладывать написанное. В такой ситуации среди груд мусора должен был блеснуть хоть один гений. Но этого не произошло. По сути, все упирается в аккуратность и прилежность, с которой те, кто называют себя поэтами, пытаются зарифмовать свои мысли. Есть совсем чудовищные каракули, в которых отсутствует рифма, слог, ритм. Есть более-менее приличные и старающиеся поэты, которые пытаются сделать что-то необычное, но, кажется, тоже упираются куда-то в бессмысленный изыск.
Пресловутая виральность играет с сетевыми поэтами злую шутку. В погоне за лайками они подстраиваются под популярные интонации, и в результате стихи становятся совершенно безликими. Интонации эти чаще всего полозковские, а в ряде случаев берут начало в стихах ещё одной законодательницы мод сетевой поэзии, вульгарной женщины в черном парике Юлии Соломоновой. Соломонова задала моду на доминирующую интонацию в этом направлении — обиженная сильная женщина, ненавидящая мужиков и в то же время желающая их всех. Стерва с маленькими слабостями и огромной гордостью.
Такие стихи часто строятся на парадоксе «Ты мудак, но я тебя люблю» и пользуются необыкновенной популярностью среди женщин, которые осыпают написавшую такое сотнями одобрительных «Это про меня!»
Огромную роль в распространении этих странных стишков играет паблик Вконтакте «Ночь». В нём состоит несколько миллионов человек, и там публикуют самые популярные «шедевры» сетевой поэзии. В этой дыре существуют и свои звезды: Милена Райт, Арчет, Ринат Валиулин. При разной степени таланта всех этих стихописцев объединяет одно — тотальное отсутствие вкуса.
Черно-белые фотокарточки, прикрепленные к стихотворениям, с томной девушкой или грустным мужиком, пафос, достойный худших женских романов, и банальность, банальность, банальность — эти стихи нельзя отнести даже к поэзии 20-го века, возможно, такое писали самые отсталые дворяне в женских альбомах пушкинской эпохи.
Осознавший ужас этого бала живых мертвецов, возможно, захочет отправиться в бар, чтобы хорошенько напиться, но и здесь он, не исключено, он нарвется на поэзию. Сегодня в крупных городах поэтические мероприятия происходят практически каждый день. Барные звезды не имеют в интернете столь широкой аудитории, как авторы паблика «Ночь» (а последние, наоборот, несмотря на десятки тысяч подписчиков, редко собирают на живых выступлениях больше 100 человек). В барах царит дух поэзии, сформированной в 2000-е годы лидером группы ПТВП Алексеем Никоновым. Никонов сам по себе является некоторым недоразумением. Почему этот неряшливый мужчина, читавший ещё более неряшливые стихи на откровенно подростковые темы, которыми всякий уважающий себя человек переболел лет в 15, пользовался такой популярностью? Однако Никонов, надо отдать ему должное, определил манеру чтения характерную для всех барных стихоплетов: надо побольше кричать, иногда срываться на визг, испытывая при этом некую эмоцию.
Выкрикиваются зачастую утратившие всякую актуальность формы протеста против системы, против мамы с папой, бросивших девушек, несправедливого мира. Впрочем, манера исполнения может и отличаться. Приезжающие в Петербург из глубинки, например, очаровываются интонациями Сергея Довлатова и часто выстраивают вокруг себя образ саркастичного неудачника.
Часто барные поэты заигрывают с социальной тематикой, но получается это у них даже хуже, чем у журналистов «Новой Газеты».
Заходит на выступления в бары и самая высшая каста поэтов, молодые левые, экспериментаторы из филологической среды, обласканные вниманием престарелых критиков и толстых журналов, а также неясных грантодателей. Эти люди, пожалуй, опаснее всего. Они понимают, что с поэзией надо что-то делать, и она должна как-то отличаться от написанного в 20 веке. Но почему-то (вот тут концов не найти) они считают это что-то выстраиванием незамыленных слов в кривой верлибр с добавлением технических терминов, автоматического перевода или ещё каких-то далеких от поэзии вещей.
Это было бы прекрасно, если бы такое стихотворение создавало хоть какое-то настроение, кроме желания избить автора. Часто в этих стихах можно услышать историю похода на очередной митинг с последующим заключением в СИЗО, причем так, как будто историю эту заставили пересказывать аутиста под пытками.
Эти новые левые поэты находятся на вершине доступного человечеству снобизма (что, согласитесь, несколько странно для леваков) и, естественно, считают себя двигателями поэзии.
Конечно, описанное выше — только верхушка айсберга тотальной графомании. Существуют мужчины и женщины в возрасте далеко за 40, открывшие в себе талант писать красиво, неудавшиеся рэпперы, бывшие лидеры никому неизвестных рок-групп, почтенные пенсионеры, собирающиеся за чашкой чая в ЛИТО поучить школьников умению рифмовать война — тишина.
Интернет подействовал на поэзию самым прямым способом: представьте себе, что в доме сломался мусоропровод. Графоманы были всегда, но раньше их незаметно выбрасывали на помойку. Когда мусоропровод сломался, в помойку превратился весь дом, и в этой ситуации некоторые жильцы (читатели) даже проявили аппетит к мусору.
Однако даже в столь мертвом состоянии поэзия продолжает влиять на язык — как гниющий труп портит воздух в комнате.
Закон, потерявший не просто практическое применение, но и свое значение (то есть не поддающийся никакой трактовке) может означать только одно — очередную смерть цивилизации. В этой ситуации миссию поэзии на себя берет коллективный интернет-разум, пытающийся сформулировать новый язык при помощи различных нетекстовых форм. Так язык мутирует и развивается.
Так что не все так плохо, гниение поэзии означает только одно — смерть русского языка (это же на русском они все пишут? Да? ) в его прежнем виде, чистого слова, слова как оно есть.
Даже школьник знает: чтобы мысль прозвучала, её лучше оформить в виде картинки с подписью. Голая фраза потеряет и в интонации, и в многозначности. Слово «пиздец» написанное на картинке с паникующим Бартом Симпсоном означает одно, а около расслабленного робота Бендера – другое. Но просто слово «пиздец» уже ничего не означает, оно полуфабрикат, сырое мясо, которое жаждет своего визуального воплощения. Поэтическая катастрофа — это прекрасная агония, и возможно, единственные, кому она может навредить, это сами поэты. Поэты, которые надеются, что посвятили себя Великому Делу, и ещё не подозревают, какое разочарование их ждет в итоге.
По возможности, оградите своих родных и близких от поэзии.
-
-
19.09.2013 в 11:26-
-
19.09.2013 в 12:55Вешаться я и не собираюсь. Только стыдно как-то.
-
-
19.09.2013 в 13:42